в тринадцать лет моим богом был с.к.
я писала ему письма, начинающиеся словами "с.к., идет дождь, я часто езжу в автобусах..." и далее шли рассуждения о моем несчастье, о времени, о неподвижности и еще о чем-то таком.
у с.к. были стремительные руки и голубые глаза с угнездившейся в них бессоницей. он два месяца не мог запомнить мое имя.
с.к. занимался нашим образованием, но нерегулярно. он заставлял нас читать джойса, приносил кассеты с записями самых знаменитых и лучших, доставал телевизор и прямо в зале устраивал просмотр. иногда ему это все надоедало и он не разговаривал ни с кем неделями.
он заставил меня принести скрипку на занятие. чтобы сделать с янычем дуэт. чтобы я на скрипке, а яныч танцует звук. чтобы потом я-скрипка, а яныч играет на деревянной, а со мной то же самое, я - она, только живая.
я принесла. в футляре у меня хранились браслеты и финские открытки с летящей белкой, волком и мельницей. пьяный яныч спал в уголке, пока мы репетировали балетпронасекомых. скрипку из футляра я не доставала.
потом мы с яной делали этюд на стихотворение маяковского "скрипка и немножко нервно". мы были я, скрипка и оркестр. оркестр был наши волосы, мы по очереди говорили и двигались. с.к. презрительно сказал, что мы театр, а не танец.
он по одному выводил нас на середину зала и говорил: "сделайте так, чтобы я поверил, что вы сейчас заплачете".
я помню, что в этот момент думала о том, что никогда не попаду в африку. тогда я хотела помогать всем на свете и чувствовала, что пропадаю зазря.
когда становилось особенно противно смотреть на с.к., я ложилась на пол и закрывала глаза. кто-нибудь подходил, брал в охапку и куда-то нес по своим надобностям. мы импровизировали. разговаривали. любили друг друга. все.
потом я уехала.