---

- что с тобой случилось?
- со мной еще никогда такого не случалось

---

сон сына гаспарова. «а когда ахилл догнал черепаху, она ему ска…». дальше сон оборвался.

---

итальянская виза получена и теперь самая пора собираться в дорогу: скоро мы с подругой ленхен поедем учиться во флоренцию разным искусствам: языкам, путешествиям и реставрации мебели.
экзамены кончились: из четырех - зарубежная литература, политология, русская литература 20-30х гг. и эстетика - мне пришлось сдавать последние два; сначала готовилась, руководствуясь принципом: «ненавижу пролетарскую литературу» и ничего не прочла такого глубоко пролетарского, и мне достался прекрасный билет про мандельштама и литературные портреты; потом я перестала спать, есть и говорить. сегодня утром: пила кофе, рисовала портрет наума берковского, танцевала, прежде чем идти на экзамен. тяжелые книги, «реквием» моцарта, в метро я стала обладателем никем не видимых танцевальных спектаклей о том, как вещи побеждают людей; они не были исполнены на публике никогда; и не завершались провалом молчаливого зала; они остались за закрытыми дверями; но если быть = быть видимым - но мне не пришлось рассказывать о них.


и нет, это нельзя было сделать в среду, это нельзя было оставить на следующий год, этого не могло произойти с тем, кто видит в ветряных мельницах только ветряные мельницы.

---

"в окошечках касс
ты думал, торгуют пространством?
морями и сушей?"

---

в начале он выдыхает
здравствуй
по набережной в дождь играть на скрипке
скользить
все эти дни, когда я не записывала ни одного слова, мне будет приятно не вспоминать через пять-восемь лет, правда?


"все, что не красиво на ветру, есть уродливо". полынный веночек, горсть камней, целовать загорелый локоть. снова начались несметные сожаления. "о чем задумались, интересный мужчина? угостите портером". потом стук каблуков, совсем мягкий в расплавленном ночном шуме, и потом она садится ему на колени; и блок гладит ее по голове. тихое вращение планет. потом выстрелы.
за обедом мы говорим о коктебеле, о максе, о письмах из парижа; мы выходим прогуляться в сад, скучный, маленький сад, где не найти тени, где по зеленой траве никогда не катятся валы ветра, слишком она коротка, где на краешке каменного бассейна белый голубь, и где сонно зреют апельсины. париж очень далеко.
на палубе, полной усталых, стройных, отчаявшихся людей, детей держат за руки; седая женщина с молодым лицом прижимает к себе мальчика, и не оборачивается, когда пароход отходит; мы поднимаемся по лестнице и ждем, пока к. достанет ключи из обширных карманов; у подножия лестницы цветет гранатовое дерево, по обеим сторонам - пустые ящики из-под роз. мы входим: дом номер шестнадцать; она не оборачивается, стоя на скользкой палубе, - весна или лето; пусть будет месяц цезарей, август - сильная качка, французская речь, спящий ребенок.
потом, когда ее волосы станут белыми, потом, когда они найдут квартиру в провансе, когда ее сын станет уезжать на велосипеде, рассекая поле, когда он будет кричать от мистраля, обрывающего ставни, и когда листва усыпет все дно мелкого садового бассейна с неровными краями, она скажет себе: il a le race, думая о сыне и о ком-то еще, по крайней мере il a le race, гладя его высокий влажный лоб в синеватой утренней мгле, он укусит ее руку и застонет, как французский пароход, покидающий одессу; потом они переедут в париж; потом начнется война; потом георгий иванов умрет в доме престарелых где-то под ниццей, где-то по небом
мы рассаживаемся - в кресле, на лестнице, за фортепиано и засыпаем одновременно, как будто пережили что-то очень чудовищное; ступеней было семнадцать, в саду нет тени, гранаты зреют в августовских ночах и, отяжелев, ложатся в ладони.

---

песенки вертинского, пассеизм, резать заточенным ножом холодный грейпфрут, сидеть на синем стуле, прижимать левую ладонь к глазам,
без конца проходить по одной и той же лестнице, из одного типа культуры к другому; слушать благоухающие средневековые легенды монахов-мечателей; признавать, что человек потерян и заброшен; потом признавать, что ты потерян и заброшен; потом печально ненавидеть кьеркегора; потом вспоминать о красных яблоках, о тяжелых ветвях, которые сгибаются над крышей гаража, где мы лежим в последний день лета - ветреный, голубой и алый; все дни делятся на: 1) проведенные за нос; 2) занимающие 7 часов из 24х 3) приносящие плоды 4)исчезнувшие из истории 5) когда хочется закрыть шторы 5) не собирающиеся заканчиваться 6) тот, когда анна мария кристина села на паром. дорогой дневник, мне срочно необходимо поучаствовать в какой-нибудь мистификации. но я буду привязана к своему синему стулу еще два дня

---

сняла моя подруга маша

---

картина говорит художнику: "ты бы не искал меня, если бы уже не нашел"

---

сон, как мы вместе с к. держали на углу лавку удивительных товаров. лавку понятий, знаков, воплощенных в картинах, старых перьев. от лавки слева – узкая река с горбатыми мостами в белых кулисах ремонта (по ночам там никого нет, и ступени моста – от тишины – кажутся ломкими). что было еще? – мы так и не дошли до середины, повернули назад. не прикасайся, дай вспомнить. а дальше от лавки, в конце улицы – там площадь. все дома по пояс закутаны во что-то – они притворяются на столетье старее, чем они есть. лавка по форме – как старая телефонная трубка, как ход конем. к. мелькает за двойными дверями, не тугими, с сухим скрипом, с цветным стеклом. он возвращается – должно быть, после спектакля, - и с ним толпа говорливых в платьях и в лисьих шапках людей, которые тут же проходят вглубь; меня же – отпускает в другой сон, я иду в прихожую. «вы – куда-то? к кому-то? на всю ночь?».
мама привезла тонкое, узкое, но с огромными рукавами – платье с чердака. зеленые пуговицы, белые яблоки на густом сребристо-горчичном фоне; я – чтобы смотреть, не чтобы разговаривать, я давно не оказывалась в кромешной темноте.

---

вчера вечером выбежала из дома. кто-то начал пропиливать стену с другой стороны; кафель крошится, осыпается на эмаль ванны, спрятанные трубы гудят
вторжение!руины!бегство!
я уже ничего не боюсь... так-то...
закрытые двери не открываются. танцевальные люди теперь пьют только воду... от крика руки, даже руки стали кораллово-розовыми.
взяла у артема морейно много городских музык; фонари ночью раскачиваются из стороны в сторону.
я не нашла, не могу показать вам любимую мою женщину каролин
посмотрите тогда на пину бауш
вот здесь:

---

я стала немногословной. за дверью кто-то роняет ключи. не засыпая, лежу до утра в лунном свете.


музыка похожа на дождь, на пятна на шее жирафа, на то, как весла опускаются в глубь африканской реки
свита кружится в хороводах
египетские танцовщицы сошли со стен пирамид и их глаза оказались лукавыми
невесомость линий, широкие мазки. тайна живого цвета. соблазн.
каролин карлссон...
то, о чем можно станцевать, я лучше никогда не буду произносить

---

вчера - 11.11 - был день рождения георгия иванова. и день рождения профессора.

в глубине, на самом дне сознанья,
как на дне колодца - самом дне -
отблеск нестерпимого сияния
пролетает иногда во мне.

боже! и глаза я закрываю
от невыносимого огня
падаю в него...
и понимаю,
что глядят соседи по трамваю
странными глазами на меня.

это иванов. вот.
а еще очень много людей на подстанции читают стихи иванова вслух. среди них артист евгений редько:
www.podstantsiya.ru/?area=posts&id=248

---

привет, дневник. ты не заброшен. на этой неделе изо дня в день происходит удивительное. каждую ночь - сны.
мне бы хотелось написать и про вторник, когда два моих друга сидели в студии и говорили друг с другом, а я танцевала за дверью. и про субботнюю ночь, про то, как никто не захотел играть с нами в барышень, и как мы с машей - утром, после пирушки - чуть не потеряли друг друга навсегда. сегодня же - после ночи, когда театр перевернулся с ног на голову, спектакль снежная королева был разорван пополам, а я совершила убийство - сибила написала мне с передней парты: в пернике?! правда? я живу в пернике!!! она из болгарии, из того же города, куда мы ездим иногда, где дома с обгоревшей кожей, где сырой утром парк с разломанными качелями и самое прекрасное мороженое на свете. бабушка живет в кулисах площади, а сибила около реки.
вот, дорогой дневник, но, извини, я расскажу об этом немного позже. завтра мне предстоит испытание
когда оно было далеко, я думала о нем с воодушевлением и радостью
когда оно приблизилось, я стала думать с необкновенной тяжестью
но никто не собирается драматизировать
хотя, пожалуй, завтра, в восемь часов, когда все будет кончено, я сделаюсь счастливым человеком

---

возвращаюсь домой в семь утра. странное ощущение волн внутри, тяжесть бессонной ночи в висках и густая тишина. в мире пусто, облака пепельные и месяц бледнеет, светятся в утренних сумерках киоски. день начинается, когда я засыпаю, синее ночное платье висит на стуле, подколотое булавками, опавшее, впитавшее все горьковатые запахи и аромат розовой воды со сладкой ноткой. я засыпаю во внутренней тишине, когда начинается день.
откуда у нас такие красивые девочки? гости говорят на английском, французском и русском, в стенном шкафу все собрания сочинений, которые положено было иметь приличному человеку; саша, снявший шляпу, носится всюду с красным тазом, где яблочные пончики с предсказаниями, у него вместо галстука скелет и он - последнее стихотворение гийома аполлинера; потом мы поем «подмосковные вечера». все мы – инга, оля, маша, я – в платьях, то есть – в образах, поэтому нам можно то, чего мы никогда не делаем днем; все другие либо раскрашены, либо индейцы, бандиты, вампиры, либо пришли прямо с работы. маша - труп невесты с табличкой don't follow me i'm lost too - прикасается ко мне лбом, когда мы встречаемся, как две заблудившиеся декорации, и мы становимся мы становимся мы становимся
что я хочу запомнить: лицо уилла, когда мы сидели на полу, и как подбирали слова; камин из зеленого мрамора, на нем - коллекция старинных фотоаппаратов; синее пенное платье и открытые плечи, это значит – карнавальная вседозволенность, смех, тихий и гордый; чувствовать – запахи, холод у ступней, ходить только по узорчатым шестиугольникам ковра, ничего не пить и не есть всю ночь; найти предсказание в яблочном пончике и стать, как предсказано, на секундочку безумной; заснуть на кушетке, когда за окном идет снег и над домом через улицу такое небо, как будто весь мир превратился в черно-белую фотографию.

---

самая старая в мире черепаха живет на сейшелах.
вечный праздник на три дня начнется сегодня, как только мы узнаем что-нибудь новое про римский театр.
будут апельсины, облака, пенные платья, половинка спектакля "гамлет", кресло у окна на садовую.
стихотворения и теплые одеяла

---

если нет зрителя, все теряет смысл
черное на черном

---

вчера мы были на открытии памятника бунину на поварской. играли в экономическую игру... дочитали историю мельника из "кентерберийских рассказов"... опустошенность после воскресной ночи... ни одной краски... потом идеальный муж на итальянском, овсянка с яблоком и корицей... опять пустота... театральная вата... желтые, нежные, с кислинкой, листья клена под окнами...
свет...
наверное, это у меня инстинктивный страх, говорит... у меня маму сбило, ей 39 было... и все.
в самый серьезный момент - засмеяться, это давно испытано.
лия....
ит. институт подарил нам приглашения на концерты, кинопоказы и выставки с последующими фуршетами. в четверг, в семь часов вечера желательно быть сразу на итальянском, в театре док и на открытии выставки генуэзского хлопка... а завтра певцы - на страстном... перестать думать? я и не заметила, как перестала...

---

слова к старинному концерту из фильма "двойная жизнь вероники"
данте, рай, вторая песнь
я думаю, что это одна из прекраснейших музык на свете

O voi che siete
In Piccioletta barca,
Desiderosi d'ascoltar, seguiti
Dietro al mio legno
che cantando varca...
Non vi mettete in pelago, ché forse,
perdendo me, rimaneste smarriti.
L'acqua ch'io prendo già mai non si corse;
Minerva spira, e conducemi Appollo,
e nove Muse mi dimostran l'Orse...

---

в четверг мне приснилось, что смирнов наконец-то повез нас в шахматово.
и еще что я была невидимой, мне дали сиреневое платье и разрешили летать под потолком.
у шапки овечьи ушки, в третьей аудитории желто и тепло, михальская взволнованна, красива, ясна как и всегда, у ее дрожит голос, она открывает чтения - горшковские чтения в лите - и цитирует первые строчки "божественной комедии" по-итальянски, и последние - которые никто обычно никогда не помнит - "любовь, что движет солнце и светила"
маша фотографирует ее; потом мы в оцепенении ждем звонка, потом идем обедать
вместо семинара по эстетике я надеваю на голову пакетик, так сразу чувствуешь себя тайной и мы смотрим в щелочку на никольскую - она читала нам введение в языкознание на первом курсе, три года назад; ее не любят на кафедре и поэтому мы больше не видим ее здесь; вдруг - когда чтения заканчиваются - она оказывается близко, мне почему-то запомнилось, что у нее янтарные глаза, и такого же цвета - только глубже, мягче, теплее - голос; она пишет диссертацию, она не знает моего имени, она уезжает опять в америку через семь дней и просит писать ей.
но не просит быть частью жизни, об этом никто не просит, дорогой дневник
нельзя остаться навсегда.
в этот день нет дождя, свет отпечатывает золотистые окна на стенах, в них - витые тени листвы.
мы сидим на подоконниках, идем слушать про жизнь человека в раннее новое время, в духоте равнодушно выслушиваем насмешки. в следующий раз - "гамлет", сцены с призраком, в оригинале и в переводе пастернака. после пары на лестнице уже пусто, все остыло, стало пепельным. никольская, в серебристом костюме, разговаривает с папяном, пылким, нежным и дорогим на кафедре перевода; оттуда - пряничный запах пира.
потом на итальянском мы читаем: мальчик из бедного южного городка пишет о конце света. он не боится, потому что будет уже сто лет как мертв. мэр его города отправится в ад. души младенцев в лимбе превратятся в бабочек.
потом четверг заканчивается.