пью горячее из белой чашки с жабой, горячее дымит и фыркает, тяжелый халат, носки, тапочки; снег вздымается, снег опадает.
недавно смотрела разные викторианские фотографии
там есть омнибус, а рядом - бывший кучер омнибуса, билли, которого после сорока трех лет службы уволили за то, что он ездил медленнее, чем его более молодые коллеги.
а вот продавец поддельных драгоценностей за своим прилавком, у него спокойное, хитроватое лицо - он наблюдает за двумя женщинами, они склонились над его товаром.
"я продал две дюжины обручальных колец - какие-то для забавы, другие для свадьбы, и еще много колец вместо тех, что были заложены ради выпивки, чтобы не узнали мужья"
а вот scarborough bay - шесть миль белого песка и черные, точеные, одетые тела, гуляющие или лежащие. унылые ряды кабинок для купания, дети с лопатками, дамы в полосатых платьях с зонтами, мужчины в котелках. вот няня волочет по песку хрупкую коляску с ребенком в соломенной шляпке. вот господа нанимают лодку. вот мальчик в матроске нагибается, чтоб зачерпнуть песок.
а на другой стороне - во весь разворот - ужасно личная для меня фотография. откуда мог этот фотограф в тот ясный день, на бедной, узкой улочке снять мою маму - с чужим ребенком, в незнакомой одежде, в непривычной позе; откуда он мог, откуда ты мог?
вот чарльз диккенс читает дочерям.
вот семья бедняков сидит за столом и делает кукольных птичек из черной шерсти. и мать, и отец, и три ребенка - все делают птичек, и даже ребенок на кровати рядом перебирает черные нити; стол завален материалами; и в камеру они не смотрят. на тюлевой шторе за ними уже висят гирлянды готовых игрушек. они похожи на лохмотья сажи или на вспушившихся черных мышей.
и этот проклятый холод