Когда, будучи задавлена тишиной, понимаю, что все равно не смогу уже уснуть, поднимаюсь и бреду на кухню, таща за собой одеяло и подушку на всякий случай, гремлю там кружками, вздыхаю дверцей холодильника, выставляю на стол перед собой горячий чайник, чтоб дышать его теплом и беру ручку.
Страшная глупость - писать такие письма.
Вроде "Доброе утро, мистер Йейтс, у нас тут скоро взойдет солнце, а я так долго не спала и так сильно отравилась грязным городским снегом, что уже путаю герметизм и месмеризм..."
У меня как всегда огромный запас ненужностей - среди которых старая желтоватая писчая бумага с сожжеными краями и орнаментом, нарисованным несколько лет назад в перерывах между репетициями балета по Пелевину, и еще я подумываю пририсовать где-нибудь свой герб, но его пока не придумала, так что ограничиваюсь двумя буквами в самом углу - до того мелко и неразборчиво, хоть и с разнообразными завитушками; но они так оплели букву, что на следующее утро сама не могу разобрать, и долго гадаю, кто написал это письмо.
Страшная глупость - писать такие письма.
Откуда-то притекает запах сигаретного дыма и голова становится такой тяжелой, что приходится держать ее обеими руками.