/in aqua scribere/
я не ездила в трамваях с тех самых пор, как главную улицу моего города выгладили.
ну, хотя бы в троллейбусе.
в пустом холодном троллейбусе с запахом жженой резины и льющимся на крышу дымчатым светом солнца. зимой не греет. летом жжет.
да, летом. такая жара, что умираю, таю, слепну, горю, а еще и ловушки.
ловушки на каждой улице. живые ловушки, лица красивые, дробь каблуков, запах духов и проч.
Прочь.
Меня сдадут им родители; и я не знаю, как объяснить, что не считала их друзьями, что не хочу в разговорах с ними заикаться и путаться от одной только невозможности разгадать, о чем же говорить. Потому что так заканчивался август: дорогое кафе и я в уме подсчитываю, хватит ли у меня денег и зачем нужно было соглашаться, если я отложила на книжку в поезд, но самое главное - мне уже рассказали, какой парень встретился в Турции, как делается этот маникюр, сколько стоит заколка-бабочка и какая новая штучка прикреплена на телефон, не хочу ли я такую же? Нет, не хочу, августовские сиреневые тени, уже пора уходить, как вдруг налетает ее знакомый в костюме - тут рядом свадьба, он тут же начинает шутить, я соображаю, что это обо мне: как же, хмурое лицо, ни звука не выдавила, приветствуя. Потом ушел, а я все еще мучительно искала слова, и не сами слова даже, не «как» было важно, а «что» - ни говорить, ни молчать было не о чем, на иголках сидела, каждым встречным знакомым спасалась, а они встречались - танцовщики шли куда-то ужинать после репетиции, могла ведь быть с ними, не захотела, не решилась, и теперь уезжаю; а тот, кто рядом, тот, от кого – бегом бежать хотелось, чтоб спастись от неловкости, от недопониманий, он все еще зовется другом, все еще зовется Мартой; бежать, уезжать скорее, уезжать.
А потом возвращаться и спасаться от сплетен и слухов; уйду за реку и буду дневать и ночевать на пляже, навещу озеро и все детские места, костры буду разводить и видеть знаки в небе, как и прежде, жечь крапивой ноги, не глядя, и гордо не замечать, ходить до города пешком, хотя путь этот в полдня, и запыливаться до неузнаваемости.
Опять не туда и не о том.
Но меня действительно сдадут им родители, и придется все заканчивать; а еще там нет метро, и над рекой нависают беседки, куда отправимся я и еще два человека, чтоб рассказать все, что с нами было; и эти двое снова будут ссориться, и мы будем драться, или не будем, если они выросли; наплевать, главное, что будем...
(хотя от этой пафосности и приторности слов болит голова).
ни о чем. незакончено.
хочу часами ездить в троллейбусе.
а ведь я плакала о Марте и уходила к ней, когда уходила из дома, хотя это было всегда только до вечера, возвращалась устав, но уходила всерьез. О ней плакала зачем-то, странно, странно;
и все-таки очень эгоистично вот так уходить, вот так молчать, не брать трубку и не отвечать на письма.
но, когда я стою у зеркала и рассматриваю себя, я все меньше и меньше понимаю, зачем я, такая вот, нужна кому-то. Неужели правда? А если врут, если задумали посмеяться?
Хотя нет – смейтесь: я вот уже который раз распутываю заговор против меня, существующий лишь в моей голове, так там мои школьные подруги ведут дело к кульминации моего позора целых двенадцать лет. Не знаю, что и думать, но смейтесь, ведь действительно смешно. Но даже если представить, что я им нужна на самом деле, пусть так, - я же все равно так черства, что мне все равно. Не чувствую.
Ни тогда, ни сейчас.
Если бы не необходимость встречаться каждый день, то так бы и не помирилась ни с кем, мне не хотелось и больно не было; черт, и все-таки нехорошо вот так, не оглядываясь; и все-таки, и все-таки, странно, странно.
ну, хотя бы в троллейбусе.
в пустом холодном троллейбусе с запахом жженой резины и льющимся на крышу дымчатым светом солнца. зимой не греет. летом жжет.
да, летом. такая жара, что умираю, таю, слепну, горю, а еще и ловушки.
ловушки на каждой улице. живые ловушки, лица красивые, дробь каблуков, запах духов и проч.
Прочь.
Меня сдадут им родители; и я не знаю, как объяснить, что не считала их друзьями, что не хочу в разговорах с ними заикаться и путаться от одной только невозможности разгадать, о чем же говорить. Потому что так заканчивался август: дорогое кафе и я в уме подсчитываю, хватит ли у меня денег и зачем нужно было соглашаться, если я отложила на книжку в поезд, но самое главное - мне уже рассказали, какой парень встретился в Турции, как делается этот маникюр, сколько стоит заколка-бабочка и какая новая штучка прикреплена на телефон, не хочу ли я такую же? Нет, не хочу, августовские сиреневые тени, уже пора уходить, как вдруг налетает ее знакомый в костюме - тут рядом свадьба, он тут же начинает шутить, я соображаю, что это обо мне: как же, хмурое лицо, ни звука не выдавила, приветствуя. Потом ушел, а я все еще мучительно искала слова, и не сами слова даже, не «как» было важно, а «что» - ни говорить, ни молчать было не о чем, на иголках сидела, каждым встречным знакомым спасалась, а они встречались - танцовщики шли куда-то ужинать после репетиции, могла ведь быть с ними, не захотела, не решилась, и теперь уезжаю; а тот, кто рядом, тот, от кого – бегом бежать хотелось, чтоб спастись от неловкости, от недопониманий, он все еще зовется другом, все еще зовется Мартой; бежать, уезжать скорее, уезжать.
А потом возвращаться и спасаться от сплетен и слухов; уйду за реку и буду дневать и ночевать на пляже, навещу озеро и все детские места, костры буду разводить и видеть знаки в небе, как и прежде, жечь крапивой ноги, не глядя, и гордо не замечать, ходить до города пешком, хотя путь этот в полдня, и запыливаться до неузнаваемости.
Опять не туда и не о том.
Но меня действительно сдадут им родители, и придется все заканчивать; а еще там нет метро, и над рекой нависают беседки, куда отправимся я и еще два человека, чтоб рассказать все, что с нами было; и эти двое снова будут ссориться, и мы будем драться, или не будем, если они выросли; наплевать, главное, что будем...
(хотя от этой пафосности и приторности слов болит голова).
ни о чем. незакончено.
хочу часами ездить в троллейбусе.
а ведь я плакала о Марте и уходила к ней, когда уходила из дома, хотя это было всегда только до вечера, возвращалась устав, но уходила всерьез. О ней плакала зачем-то, странно, странно;
и все-таки очень эгоистично вот так уходить, вот так молчать, не брать трубку и не отвечать на письма.
но, когда я стою у зеркала и рассматриваю себя, я все меньше и меньше понимаю, зачем я, такая вот, нужна кому-то. Неужели правда? А если врут, если задумали посмеяться?
Хотя нет – смейтесь: я вот уже который раз распутываю заговор против меня, существующий лишь в моей голове, так там мои школьные подруги ведут дело к кульминации моего позора целых двенадцать лет. Не знаю, что и думать, но смейтесь, ведь действительно смешно. Но даже если представить, что я им нужна на самом деле, пусть так, - я же все равно так черства, что мне все равно. Не чувствую.
Ни тогда, ни сейчас.
Если бы не необходимость встречаться каждый день, то так бы и не помирилась ни с кем, мне не хотелось и больно не было; черт, и все-таки нехорошо вот так, не оглядываясь; и все-таки, и все-таки, странно, странно.