/in aqua scribere/
абрикосово горят лампочки, кинокартина заканчивается на середине, теплая россыпь родинок.
ведь это уже октябрь, друг. октябрь, друг. мы до сих пор на месте.
у меня в квартире венецианские маски пялятся пустыми глазницами, голые стены - вместо чашки кофе приглашаю на роспись стен, краски с собой; и одну обязательно оставить прозапас и ночью, когда что-то снится, не искать тетрадку, а писать прямо на стене, куда дотянешься рукой и потом, по этой хронике с места событий вспоминать свои сны, разбирая смятый темнотой почерк.
если кто-то звал кого-то вечером во ржи,
значит
*не помню
все равно через несколько дней придут специальные люди и все заклеют.
в среду будет занятие, куда всех зовет е.м., про тело и звук, работать в парах с завязанными глазами по тридцать минут, это же так здорово, но ровно в это время я должна быть на французском, куда не ходила уже две недели.
я не знаю. можно было бы столько всего написать. счетчики барахлят. и как-то отталкивающе холодно.
ведь это уже октябрь, друг. октябрь, друг. мы до сих пор на месте.
у меня в квартире венецианские маски пялятся пустыми глазницами, голые стены - вместо чашки кофе приглашаю на роспись стен, краски с собой; и одну обязательно оставить прозапас и ночью, когда что-то снится, не искать тетрадку, а писать прямо на стене, куда дотянешься рукой и потом, по этой хронике с места событий вспоминать свои сны, разбирая смятый темнотой почерк.
если кто-то звал кого-то вечером во ржи,
значит
*не помню
все равно через несколько дней придут специальные люди и все заклеют.
в среду будет занятие, куда всех зовет е.м., про тело и звук, работать в парах с завязанными глазами по тридцать минут, это же так здорово, но ровно в это время я должна быть на французском, куда не ходила уже две недели.
я не знаю. можно было бы столько всего написать. счетчики барахлят. и как-то отталкивающе холодно.