/in aqua scribere/
Вишу устало на кресле, ровно половину знаю из того, что нужно знать, предаюсь созерцанию, как же мне меня жалко, прямо-таки не описать.
Тихие, тяжелые волосы, пропахшие гарью: одной из моих женщин пришлось отдаться огню, потому что мне долго снились сны, где случалось это, и рваные фразы остались от этой истории, как отрывки древнегреческих поэтов, значащие больше, чем если бы прочесть целиком; одной из моих женщин, которая была похожа на книгу и ей не пришлось стареть; одной из моих женщин.
Наверное, теперь она живет в башне, в той огромной башне, лежащей над морем на двух скалах, пустивших корни к самому сердцу земли и запеленавших его в каменный кокон; башня была такой высокой, что ей пришлось две недели подниматься на верхушку, и все равно не было видно ничего, кроме моря, по пути она отощала и выцвела, но по-прежнему пахла огнем; из окна было видно лицо луны, но оно только и знало, что молчать, где-то внизу, у самого дна шли цунами; однажды башня не выдержала: покачалась, содрогнулась и рухнула. Моей женщине пришлось переставить кровать на стену и жить дальше.
Тихие, тяжелые волосы, пропахшие гарью: одной из моих женщин пришлось отдаться огню, потому что мне долго снились сны, где случалось это, и рваные фразы остались от этой истории, как отрывки древнегреческих поэтов, значащие больше, чем если бы прочесть целиком; одной из моих женщин, которая была похожа на книгу и ей не пришлось стареть; одной из моих женщин.
Наверное, теперь она живет в башне, в той огромной башне, лежащей над морем на двух скалах, пустивших корни к самому сердцу земли и запеленавших его в каменный кокон; башня была такой высокой, что ей пришлось две недели подниматься на верхушку, и все равно не было видно ничего, кроме моря, по пути она отощала и выцвела, но по-прежнему пахла огнем; из окна было видно лицо луны, но оно только и знало, что молчать, где-то внизу, у самого дна шли цунами; однажды башня не выдержала: покачалась, содрогнулась и рухнула. Моей женщине пришлось переставить кровать на стену и жить дальше.