/in aqua scribere/
Мы проговорили целых четыре часа, и после этого я свернула в переулок, запутавшись в собственных ногах.
не хотелось никого видеть.
фонари не зажигались, ветер вокруг шеи вместо шарфа.
жизнь настолько пуста, что любые ее заменители воспринимаются с восторгом, бессмысленным, необъяснимым; что делать: ушло всякое чувство, только и могу, что смотреть за чужою, хоть и играют в нее, не живут, играют; я рада и этому.
Рад-да...
в книжной лавке тяжеленные книжищи свисают откуда-то с потолка, каждый раз жду, что свалятся, собрания сочинений, на которые я усердно коплю деньги вот уже несколько месяцев. Там тепло и всегда кто-то заваривает необычный чай.
Если я правильно помню, мое счастье весит одиннадцать лет.
И обросло оно чешуей, сгорело оно на солнце, нанюхавшись отравленных орхидей в запущенном саду.
не хотелось никого видеть.
фонари не зажигались, ветер вокруг шеи вместо шарфа.
жизнь настолько пуста, что любые ее заменители воспринимаются с восторгом, бессмысленным, необъяснимым; что делать: ушло всякое чувство, только и могу, что смотреть за чужою, хоть и играют в нее, не живут, играют; я рада и этому.
Рад-да...
в книжной лавке тяжеленные книжищи свисают откуда-то с потолка, каждый раз жду, что свалятся, собрания сочинений, на которые я усердно коплю деньги вот уже несколько месяцев. Там тепло и всегда кто-то заваривает необычный чай.
Если я правильно помню, мое счастье весит одиннадцать лет.
И обросло оно чешуей, сгорело оно на солнце, нанюхавшись отравленных орхидей в запущенном саду.