Леонид Енгибаров

"В цирке люди делают сложнейшие трюки.

Они летают под куполом, жонглируют десятком предметов и еще стоят на руках, и этому, я утверждаю, особенно трудно и сложно научиться.

И сложно это не только потому, что по ночам у вас будут болеть плечи от бесконечных тренировок, распухать кисти рук и наливаться кровью глаза...

Все это, конечно, тяжело, и все-таки это рано или поздно забывается. Вот только одно никогда не забывается, это когда ты стоишь на двух руках, медленно отрываешь одну руку от пола и понимаешь, что у тебя на ладони лежит земной шар"

---

И поразил из лука девять солнц.

Из десяти осталось одно.

Вороны потеряли свои перья.





(похоже на загадку; на самом деле не загадка, интересно просто, почему вороны)

---

придумала себе игрушку, семантическое поле цвета и звука при описании св.грааля у кретьена де труа и продолжателей.

кто-то гобелены ткет, мы вышиваем

---

Три девочки принялись играть в парикмахерскую.

Одна - клиент, уселась перед зеркалом с царственным видом, закинула ногу на ногу и застыла. Вторая - прислужница, увидела клиентку, засуетилась, поднесла ей чашку с водой для омовения изрядно запыленного от долгой дороги лица, стакан прохладительного с трубочкой, полотенце и тяжелую зеленую книгу.

- Благодарю вас, - сказала клиентка.

Раскрыв книгу, она стала рассматривать рисунки, выбирать прическу, которая угодна ей сегодня. Время от времени она подносила к тонким губам стакан с апельсиновой водою и делала маленькие глотки.

- Где мастер? - осведомилась она у прислужницы.

- Сейчас будет, извольте подождать. Не хотите ли воздушного пирожного с малиной?..

- Хочу, пожалуйста, несите... Могли бы и не спрашивать! - отвечала клиентка надменно.

Прислужница, топоча босыми ногами, умчалась по коридору в глубины дома.

В это время появилась мастерица, рассеянно пощелкивая ножницами.

- О, здравствуйте, рада вас приветствовать, как добрались?

- Благодарю, неплохо. Меня подвез некий рыцарь... Жарко сегодня.

- Очень даже. А как вам наш новый павильон? - и мастерица взмахнула рукой. - Совсем недавно мы закончили его украшать. Если вы пройдете немного по коридору, то увидете пруд с рыбами.

- Пруд в помещении! Неплохо. Я посмотрю и, может, сделаю также у себя.

- Как вам будет угодно. Что-нибудь уже выбрали?

Клиентка пролистала еще несколько страниц, на каждой из которых были изображены роскошно убранные женские головы - они сладко и томно улыбались, чуть отвернувшись, их открытые плечи сияли, на полных шеях лежали колье, цепочки с медальонами, их платья украшали кружева и броши, а прически поражали своей сложностью и затейливостью. Высоко поднятые, завитые, перевитые гирляндами цветов; о, это были порой весьма тяжеловесные, внушающие ужас и восхищение конструкции, где локоны оплетали тонко и хитро сделанные хрустальные корабли, укрепленные прямо над головами женщин, или крошечных птичек, выглядывающх то там, то здесь.

- Я решилась, - сказала клиентка, указав на даму с кораблем в волосах. Ее голова напоминала торт с облаками крема, праздничная, белая, можно было даже представить, какой от нее исходит аромат. - Вот эту!

- Изящнейший выбор! - воскликнула мастерица. Потом подумала, оценивающе оглядела сидящую перед зеркалом даму, два раза щелкнула ножницами и возвела ее в новый ранг: - Ваше высочество!

- Спасибо, - милостиво ответила дама.

- Так я приступаю!

Тут в комнату вбежала прислужница и с неуклюжим реверансом поставила на трюмо, рядом с двумя расческами, пучком шпилек и растянутой резинкой, тарелочку, где лежал кусочек хлеба, намазанный маслом, посыпанный сахаром и украшенный несколькими малининами.

- Ваше пирожное, - сказала прислужница.

- Подождите, - велела дама нетерпеливой мастерице и надкусила пирожное: сахар захрустел на ее зубах. Дама зажмурилась от удовольствия: - Божественно. Как нежно!..

- Ради красоты могли бы и потерпеть, - заметила мастерица.

- М-м... Молчать, - отозвалась дама с набитым ртом. - А то сниму голову. Приступайте теперь...

Тут мастерица хмыкнула, схватила ножницы в левую руку, расческу в правую, вставила в рот две шпильки и принялась кружить вокруг жующей дамы, совершая загадочные пассы руками над ее головою, но не прикасаясь к волосам.

- Ай! - сказала дама. - Не тяните так!

- Терпите, - велела колдовавшая мастерица. - Ничего не поделаешь...

- Голову сниму!

- Ничего не поделаешь...

Прислужница в это время развалилась на диване за спинами двух других, смело показывала даме язык в зеркале и забавлялась тем, что болтала высоко поднятыми ногами.

- Скажите этой обезьяне, чтоб немедленно ушла! За что вы ее держите? Я таких гоню в шею, - сказала дама.

- Марин! Принеси ее высочеству чаю.

- Не чаю, а соку... И малины еще! Пошла!

- Не хочу. Мне надоело! Не хочу больше быть прислужницей!

- Марин! Ну давай, потом ты будешь дамой...

- У-у! Сама обезьяна, - сказала прислужница даме и, проходя мимо, ущипнула ее за руку.

- Ай! Дура!

- Ваше высочество! Ну кто так ругается?

- Я! Я же высочество!

- Не вертитесь, сейчас буду устанавливать корабль!..

Дама, прищурив глаза, внимательно следила, как мастерица водит руками над ее головой.

- Зажмурьте глаза! Сейчас, сбрызну водой... Ра-аз... Два-а-а... и - вот! Готово! Смотрите! Встал, как миленький!

Дама открывает глаза и ахаает. Появляется прислужница, чей рот вымазан малиной и чьи маленькие, смородиновые глаза оценивающе смотрят на даму.

- Божественно! - говорит дама. - Восхитительно! Это... я!

- По-королевски, - щелкает языком прислужница, доедая последнюю малину.

- Высочества! - слышится голос снаружи. - Подите, нарвите мне мяты!..

- Кто первый до сада! - тут же кричит мастерица, бросает свои приборы и уносится по коридору.

Вслед за ней несется прислужница, обернувшись и через плечо крича королеве:

- Ваше высочество, осторожнее, прическу испортите! И юбки, подберите юбки!

Ее высочество сначала говорит: - Пусть в саду копаются слуги! - вновь садится за трюмо и отпивает из стакана, но потом чихает, подтягивает заплатанные штаны и уносится вслед за всеми.

Она бежит по двору, не потрудившись надеть обувь, и ее грязные соломенные волосы, к которым давно не прикасались расческой, цепляются за воротца сада, из-за чего ее высочество шипит, как разозленная кошка, и последняя прибегает на лужайку, где растет мята.

---

еще один рассказ.

там мальчик, который живет на девятом этаже, из года в год записывает на пленку крики улетающих журавлей.

---

Прочла рассказ "Татуировка".

Рассказ о мастере, которому доставляла удовольствие боль его клиентов. Он стоял над ними, слушал их стоны, глядел на лица, которые силились сохранять неподвижность, терпеть, глядел и думал: "Вы еще увидите..."

Вы увидите, что такое боль.

Мастер искал женщину, чтобы покрыть ее тело татуировкой, не просто женщину, а идеальную - телом, лицом и духом.

Он нашел ее, усыпил в своем доме и нанес татуировку на ее белую спину.

Очнувшись, женщина выслушала его объяснение и сказала: - Ради красоты я готова вытерпеть любую боль.

Когда она уходила, он попросил ее в последний раз дозволить ему взглянуть на татуировку.

Она спустила с плеч кимоно и огромный паук вспыхнул на солнце. Она дышала и казалось, будто его лапы шевелятся.

Это нелегкая ноша.

---

пока болела на пару с модемом, успела

ничего не успела.

сидела на столе, читала



придумывала танцы.

танцы.

вот например, можно взять в рот китайский веер, так, чтобы он закрывал все лицо.

и не выпускать его.

танцевать руками.

стоя неподвижно, прогнувшись, отставив и подняв ногу на сто восемьдесят, лучше левую, если не хватает растяжки, можно правую.

только веер должен закрывать лицо, и руки должны быть глазами и ноги должны сами выбирать путь.



что потом?

потом дотягивала левую ногу до состояния сто восемьдесят.

не дотягивается. внушениям не поддается.

розовый протуберанец (бывает?). во время чумы.

в саду, во время чумы, что захватила Флоренцию, и тоскуя они выносят трупы на крыльцо, чтоб их погребли скорее, а сами бегут, неся заразу на кончиках волос.

история про принцессу Алатиэль.

потом я прочла наполовину одну книжку. потом наполовину другую книжку. потом вспоминала, как это летом сидеть во дворе под лампой, есть невообразимые, кисло-сладкие орехи, которые забивают горло мраморной крошкой, пить сок, в который тебе явно что-то подмешали, и читать про турецкое владычество в Болгарии, думая, какая ты будешь молодец, когда все это переведешь, а в книжке на столбах вдоль дорог висят повешенные и ребенок ищет по тюрьмам отца.

потом посмотрела наполовину три фильма.

потом, скрепя сердце, поела сырой рыбы.

потом, попрощавшись с собой, легла в изголовье кровати, открыла все окна.

на семнадцатом этаже стекло украшено бумажными снежинками из салфеток.

сделала зеленую снежинку, приклеила на окно.

перемигиваемся с семнадцатым. там теперь одна, я приклеила вторую. синюю.



да, и как все рассказывали сегодня про каникулы: "я много спал"

да, и как мальчик, спит в синей резиновой лодке, на мокрой траве, утром сразу после восхода, и у него немножко веснушек, и мне сразу хочется говорить тише

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

я вспомнила историю, как огромное платье похитило мой разум на две ночи.

от платья спирало дыхание, давило виски.

огромное зеленое платье поднималось с пола на фоне бордового бархата и вырастало до самой крыши.

огромное зеленое свадебное платье покачивалось и рождало двух женщин.

какие еще сны снились той бархатной комнате, где все происходило.

под бархатом были серые кирпичи и черные провода.

огромному зеленому платью ни до чего дела не было. оно покачивалось, поднявшись, и мертвенно скрипело.

---

пришло письмо "estate - лето, inverno - зима"



сладкие разговоры по всему дому, больше лета, чем можно выдержать зимой

---

иногда, возвращаясь домой в автобусе, я встречаю близнецов.

знаю, что живут они в моем подъезде, этажом выше, иногда поигрывают на пианино, по пятницам ездят вечером куда-то в центр, по утрам уезжают следующим после моего автобусом, в девять ноль шесть.

близнецы одинаково ходят походкою от бедра, носят короткие куртки с пушистыми воротниами, джинсы и мохнаты сапоги на каблуках, в любую погоду перевязывают темно-русые волосы цветными ленточками, игнорируя головные уборы, самую чуточку отличаются друг от друга выражением загорелых лиц, в которых есть что-то собачье (одна надменная, другая обиженная), иногда стоят на остановке, обнявшись, но чаще делают вид, что незнакомы и никогда друг с другом не разговаривают.

как-то осенью стояла я, поджидая автобус, мрачно чувствовала, что ничего, кроме очередных аспириново-календуленных выходных мне не светит, как вдруг появилась под дождем одна из них, обиженная, застыла; после из метро вышла вторая, они молча соединились, держа сумочки перед собой обеими руками; и я рассыпалась мраморными шариками в усталой и привычной зависти.



***

мне скоро переклеивать обои, которые самовольно вздумали отваливаться от стен и ползать по полу

отключить телефон, нацепить вместо вуали на лицо слово "паяжината", лечь животом на ковер, и читать, пока глаза не начнут вздрагивать

---

Нашла на хозяйской кухне, в хозяйском ящике какую-то странную книжку.

На задней стороне соблазнительное книжкино содержание:

диета Иисуса Христа

проростки – пища XXI века

таблица скажет: сколько вам дано прожить

ага. таблица-таблица, сколько жить осталось. невесело.

---

что еще про кизи хочу сказать.

там в конце есть одна такая очень даже кульминационная, оргиастическая и почти смертельная судорога;

то самое место, то самое время, чтобы все оборвать

(читатель и так уже доведен)

но к.к. не останавливается.

он продолжает. всего два, да, наверное, еще два удара этого сердца, которое билось, убыстряясь, все предыдущие восемьсот страниц.

жизнь, где на последних страницах нет смерти, на последней странице - еще жизнь, всегда какая-то еще, новая жизнь, и вслед за последней страницей обязательно следует еще одна, и ей даже не обязательно быть написанной. просто она есть. всегда.

---

ладно, в конце концов эти дни были небесполезны.

помимо регулярных физических упражнений, я вновь погрузилась в мир по, увлеклась "химической свадьбой", которой трудно не увлечься даже на первом уровне прочтения; прочла "порою нестерпимо хочется..." кизи, о чем давно мечтала и что, очевидно, в девятом классе, когда я ее получила, мне было просто не под силу; придумала два сюжета в пять действий, написала два письма, намечталась, нарисовалась вдоволь и накричалась в сверкающее лицо зимы.



мне становится неинтересно вам подыгрывать.

("театр" моэма

"метафизика" аристотеля

все что угодно у алессандро барикко (кто бы мне сказал, куда ударения ставить), потому что он очень меток.

а стар, стар у Фицджеральда - он да или нет? Пока похоже, но сегодня я уже не могу читать с экрана.)



господи, мне просто становится неинтересно. не то, что подыгрывать, - играть.

я состою сейчас из одной стаи диких гусей, замороженной равнины грудной клетки, тошноты в местах локтевых сгибах, электризующихся волос, мягких улыбок, длинных пауз, одной лжи и миллиона подозрений и связей.

---

шестого июня

---

кен кизи остроугольно упирается в бедро. тень в виде головы птицы, склевывающей буквы с этих страниц. мелкие буквы, крик гусей, тысячи, тысячи гусей, кажется, кружат над домом, и Хэнк Стампер просыпается от внезапной тишины, которая начинается, когда они все улетают.

Я допьяна пью, чтобы забыть все,

Разбита бутылка, как сердце мое,

и все же я помню все.



с. 666. Помню, помню, как в начале ее, увидев, что страниц - 820 в русском переводе, я подумала - что будет на этой, три шестерки, аккуратность, тутти, что будет на этой странице?



осталась меньше одной восьмой этой книги, что мне делать, когда она кончится

---

фото про деревню и не только лишь от скуки

---

что же я.



созопол, на воротах дома табличка - "образцов хигиеничен дом", рядом на стене - взъпоменание:



20 лет со смерти



Костадинка

Иванова

Карамихалева

Время идет, остается мука.

Память о тебе - любовь, теплая нежность.

Ты так любила всех нас.

С болью склоняем головы пред твоей светлой памятью.



Внизу: От опечаленных

---

приехала в деревню.

сначала думали, дороги занесло.

нет, чисто. сугробы - в полторы меня.

едешь в туннеле. между забором и отвесным берегом как раз влезает машина. больше - ничего. встретишься с человеком - и кому-то вниз.

река заросла льдом. где-то под белым снегом, под серым льдом - движутся темные воды.



пошла в магазин за мороженым с Л.

Л. - моя тетя.

Входим, я первая, продавщица, сходу: - ты кто?

- здрасьте, я в гости приехала.

- Это ко мне, Тань, ко мне! - говорит Л.

- Гости, что ли?

- Да нет. Сестра с племянницей!

- Я тебе отложила, вот! Для гостей же вчера откладывала...

- Ну, да. Вот же. Из Москвы! Сестра с племянницей!

- Так а что говоришь, что не гости? Из Москвы?!

- Да не гости! Сестра! Полгода не виделись, наверное.

- Эт племянница, что ли!

- Ага!

- Здрасьте. - я говорю.

- Здрасьте. Из Москвы?

- Да, из Москвы.

- Ну, и что в Москве?

- Холодно.

- Ну, холодно! Как будто что-то понимают.

- А у вас как?

- - 40 у нас. Дети месяц в школу не ходят. Холодно у них!

- Она в институте учится, - говорит Л.

- Да-а-а-а?!

- Да!

Тут продавщица теряет дар речи и смотри на меня, как на космонавта.

Мы покупаем мороженое и идет с Л. по берегу, в тоннеле из сугробов. Потом по М.Береговой, и тут нас встречает Цыган. Потом доходим до Ферганской, забегаем во двор и Цыган сбивает меня с ног.



***

- ян, убери ее от меня!

- ты, ты просто лентяйка!

- уйди с глаз моих, видеть тебя не могу! уйди, че смотришь?

- хочу и смотрю, (ядовито) кристиночка!

- нет, она просто издевается. я есть хочу, иду домой и говорю ей: марин, я иду, готовь на стол. Прихожу, а она - де-мон-стра-тив-но - сливает все в миску и идет Цыгана кормить. А я сижу, как дура!

- Почему как? Что, сама на газ-плиту поставить не можешь, да?

- Сама дура! Я усталая прихожу, что - сама должна готовить, да?

- Нет, а я не усталая, что ли? Ты пол моешь? Ты Цыгана кормишь? Тимку кормишь? Ты пыль вытираешь?

- Я занята, а тебе что в школе уставать? Идиотка, жадина!

- Ян, заткни ее!

- Сама заткнись, козявка!

- Лентяйка!

- Идиотка! Смотреть на тебя не хочу! Давай, давай!

- Ян, не слушай ее, у нас всегда так. Только она меня так доводить может...

- А меня - она... у-у!

- Замолчи, а? Надоела. А то я тебе все волосы...

- Только посмей! Нет, ты только посмей...

- Мама! Ян, посмотри, какую мы змею вырастили! Она шипит же! Шипит же!

- Сама змея! Подколодная! И кто кого вырастил, малявка?

- А кто тебя кормит, а?

- Да я бы в рот это не взяла, если б не... голод! А тебе сказки кто сочинял?

- Уж не ты, точно.

- А про человечков на карнизе? Что, не помнишь? Ян, ты помнишь их?.. вот, даже Яна помнит, значит, было. Было!.. А коляску тебе кто подарил? А велик?

- Ага, сама влезать перестала и - пожалуйста. Это подарила называется, да? Да?!

- А кто тебя в школу водил, хотя я болела тогда? А кто тебя от телят защищал? Бешеных, помнишь? Ян, ты помнишь? Вот! А кто тебе уши прокалывал?

- Как будто очень надо было...

- Ненавижу тебя!

- Дурочка психованная! Ян, не слушай ее... Нет, за что мне все это? Ну вот за что мне все это, а?

- Так тебе и надо!

- Ян, смотри, я делаю - все. Она только рисует и ездит на занятия, а я...

- Я художник, мне нужно время и пространство!

- Ну и сиди тогда во дворе себе! Художник.

- Да, а что нет?

- Смотри, смотри, что она рисует. Ко-лон-ны! Чашки и колонны! Колонны и чашки!

- Да. Да, а что! Да!

- А начерталку тебе кто делать помогал? Не я, да? Не я?

- Да ты разве понимаешь?

- А все равно ведь помогала. Нет, Ян, смотри. Они же просто эксплуатируют детский труд. Все. Больше не буду ее кормить... Больше не буду тебя кормить, слышишь?

- Козявка!

- Больная!



господи, и так изо дня в день.

я не хочу уезжать.

уже уехав, я не хочу уезжать.

просыпаться в семь, бегать на колонку с ведром и собакой, потому что от морозов трубы в доме лопнули, заворчивать в проулок, чтоб к реке, и смотреть как над ней встает красное солнце, потом обратно, потом варить чечевичную кашу со специями, маслом и сыром, потом будить сестер и слушать, как они ругаются, потом мирить всех, потом прибегает голодный кот и начинает вертеться под ногами, потом кто-то идет кормить свинок, потом кто-то чистит дорожки - от ворот к крыльцу, от крыльца дорожка к гаражу, где только велосипед без цепи, старые журналы, бумаги и книги, от гаража - к саду. железные воротца в сад обледенели, посеребрились, после них дорожка раздваивается - мимо летней кухни, где под потолком шмели, где мы пьем чай с вареньем, где нам по три, четыре и пять; мимо кухни - к бане, страшнее места ночью не выдумаешь; вторая дорожка - мимо туалета, мимо амбара с инструментами, по деревянным мосткам, между кустами смородины и морковными грядками, мимо и между, вперед, вперед, к еще одни воротцам, после которых - картофельное поле. за полем лес. иногда из леса выходят люди и движутся к нашему дому.

ты сидишь на крыше в самый солнцепек, спасаясь от змей, а из леса выходит человек и начинается зима, воздух темнеет.

он идет к нашему дому и хочет нас забрать.

во сне не горит фонарь с мотыльковой шевелюрой, с бестолковой тенью. засыпать под тиканье бесстыдно лгущих, танцующих время часов и отзвук сверчка там, где раньше была печка, где грелись кошки, где спала бабушка, где пекли хлеб.

потом просыпаться от того, что в купе пахнет вишневой наливкой, а по коридору носится разъяренная проводница валькирьевых размеров и орет про блевотину в туалете, а ей осторожно и трусливо отвечает какой-то мужской голос про то, что "он уберет", а сам он, очевидно, не в состоянии даже говорить. то есть, просто не в состоянии. то есть, вообще.

со мной едут бывший профессор авиационного, который читал лекции по сопромату моим маме и папе, и девочка с рыбьими глазами в rocking rio'вых штанах.

я просыпаюсь и думаю, как я не хочу уезжать.

уже уехав, господи, как я не хочу уезжать.