милый, я сегодня с утра неисчисляемое.

но умею правильно заваривать чай

---

анкета, краденая у эйвери

Я страдаю/страдал нарушением аппетита - бывало

Я маленького роста - ага

Я высокого роста - неа

Я считаю себя привлекательным - бывает

Зиму я люблю больше, чем лето - нетнетнет.

Я помешан на электронике - мне без разницы

Я шопоголик - не совсем, но очень поднимает настроение

Я довольно умен - надеюсь, буду когда-нибудь

Мне нравятся девочки - ага.

Мне нравятся мальчики - тоже да. такая дружелюбная, просто вообще.

Мне нравится британский акцент - да.

Я постоянно курю - нет

Я постоянно употребляю алкоголь - нет

Я курю за компанию - нет

Я выпиваю за компанию - если будут уговаривать очень настойчиво или обманут

Я быстро пьянею - нет

Я употребляю наркотики - нет

Я никогда не буду встречаться с человеком, который плохо целуется - какая ерунда.

Я поправляю прическу раз по пятьдесят за вечер - неа

Я религиозен - не слишком.

Я верю в бога - ага)

Я не религиозен, но у меня есть моральные принципы - это правда.

Я часто лгу - да.

Я импульсивен - да

Мне нравится фотографировать - да

Мне нравится читать Паланика - нет

Мне нравится тратить деньги на себя - да

Мне нравится тратить деньги на других - ага

У меня есть постоянный доход - неа

Я зарабатываю деньги фрилансом - вообще я уже ничего не зарабатываю

Я сам оплачиваю свои счета - неа

Мои счета оплачивают родители - только я не в курсе, что у меня счета... а. ну да.

Я умею готовить - *скорбно - жизнь научила. хотя мне нравится.

Мне нравится заниматься уборкой под настроение - да.

Чистота и опрятность - да.

Мне нравится бардак - да

Я добиваюсь успехов в учебе - постоянно прогуливая и все забывая

Люди говорят, что мне еще предстоит полностью раскрыть свой потенциал - ну, говорят.

Я занимаюсь спортом - терпеть не могу

Я добился успехов в определенном виде спорта - но я мечтала занять сразу все первые места во всех видах спорта

Я творческий человек - об этом часто говорят люди, только со мной познакомившись. может, на лбу написано, но это не я.

У меня есть способности к рисованию - круглых животных.

Я хотел бы стать художником - немного.

Я хотел бы стать инженером - аха, ночами спать не могу, все мечтаю.

Я ем, когда расстроен - тогда я Анализирую, а потом плачу, или в обратной последовательности.

Мне сложно адаптироваться к изменяющимся условиям - мне нет, но вот организму, когда там всякие разницы во времени и тэдэ...

Я интересуюсь политикой - нетнет, и никогда. пока можно, закрываю глаза.

Мне доводилось красть по мелочи из магазинов - нет

Я скачиваю музыку в mp3 - нет. я не знаю, откуда ее берут. откуда ее берут???

Я употреблял алкоголь, будучи несовершеннолетним - да.

Я посещал клубные вечеринки, будучи несовершеннолетним - да.

Я неплохо танцую кое-что - ага.

Я очень хорошо танцую - ну, в общем, хорошо.

Я танцую чуть лучше фонарного столба - мы с ним еще не танцевали, но что-то мне подсказывает, что да.

Я умею петь - нет.

В детстве мне на ухо наступил медведь - нет. но петь я все равно не умею.

Я умею плавать - да.

Мне нравится заполнять всякие анкеты - да, хотя у меня три начатых романа, и вообще.

Я участвую в опросах только когда мне больше нечем заняться - аха, аха.

Я веду дневник - да.

Преподаватели меня не любят - не знаю.

Я был на нудистском пляже - нет еще.

Людям нравится разговаривать со мной - не в курсе.

Время от времени я всех раздражаю - обычно сама себя.

Я прирожденный лидер - нет.

Меня чувственно привлекают красивые ступни - меня чувственно привлекает вообще все красивое.

Меня чувственно привлекает красивая обувь - не знаю. мне нужно подумать.

Я смотрю "Секс в большом городе" - смотрела, когда училась в школе.

Я причинял себе вред случайно - да.

Я причинял себе вред намеренно - да.

Мне неприятны люди, которые притворяются, будто собираются совершить самоубийство - да.

Мне неприятны люди, которых все любят - обычно люди неприятны не поэтому.

Я изменял своему партнеру - нет.

У меня сложный характер - у кого простой?

Я люблю детские игровые площадки - нет.

Я люблю танцевать под дождем - нет.

Я люблю Шекспира - да. и в него верю.

У меня есть братья/сестры - нет.

Брат/сестра меня раздражают - нет.

Мне кажется, "Южный парк" - это смешно - нет. мне так не кажется.

---

в италии "литературная газета" стоит три евро. я ходила мимо нее с песком на пятках и тающим мороженым в руке. мне, кажется, было что-то около двенадцати и я несла крошечную дыню в пакете - потом она выкатилась на дорогу, и об нее споткнулась хриплоголосая женщина с зеленым надувным кругом в одной руке и маленьким босым мальчиком в другой.

теперь в этой газете рекемчук сообщил всему миру, что собирался задушить гошу за то, что тот не знает писателя катаева. конечно, бесспорно, несомненно - за такое гоша достоин порицания. преступления не было, так как рекемчук вспомнил, что гоша учится на коммерческой основе и, значит, душить его нельзя, а то институту "каюк". вспомнив же, рекемчук решил, что с него и спрашивать нет смысла, ему просто неоткуда знать - коммерческая основа!

а гоша стоит двух и трех рекемчуков.

мне отчего-то очень противно сегодня. мне отчего-то противно с утра, когда я купила словарь вдвое дороже, чем рассчитывала, и десять минут смотрела на оранжевый ящик экстренной помощи, думая, поможет ли он, если сказать, что вот кеды, кажется, через десять минут развалятся, и вообще что-то, знаешь, ящик, дорогой...

потом семинар рекемчука снимали на камеру и я так неудачно села, что не смогла ничего переводить, а у меня в голове был только этот рассказ про театр. и это так трудно оказывается, так трудно - всегда лезет столько ненужных, лишних слов. а есть еще такие места - они как развилки где-нибудь в лесу, в густой чаще леса. идешь, идешь и вдруг тропинка раздваивается. и это такая роковая развилка, потому что в конце, смотря какую выберешь, будет или да, или нет. и если нет, то это непоправимо. это полное поражение.

но мэнсфилд все же чудесная. в любую свободную минуту я бегу в иностранку и сижу там с ней - рассказы, дневниковые записи, фотографии.

волшебный момент - когда ты идешь к шкафу брать заказанные книги. там уже дожидается огромная стопка (а я всегда боюсь, что ее там не будет, не найдут, забудут, не дадут просто - потому что столько всего уже не давали по смехотворным, глупым причинам), но. они там. старые, изданные в десятые, двадцатые года, и кто-то искал их, и нашел, и принес специально для тебя. можешь взять.

весь день горячечно мигали сразу тремя цветами светофоры, и эти бесконечные обеды, соки, шоколады, простые карандаши, кофе, разменяйте-у-меня-нет-сдачи,

и дурное настроение. мама, здравствуй, мне плохо и страшно, забери меня домой, мама.

уставать с утра, уставать на три дня вперед, уставать на всю жизнь, - вот чего нужно бояться. потому что, если сказать себе "нет", то ничего не будет. никакой усталости. нужно просто уметь говорить "нет", и уметь говорить "да".

после спектакля я подошла к человеку, который умеет говорить это "да".

человек этот был том стоппард.

мы смотрели "вишневый сад" и стоппарда привел бородин перед самым началом - и он очень замечательно смотрел. я просто разрывалась - смотреть ли мне спектакль, или смотреть, как смотрит том стоппард. он производит впечатление внутренне сосредоточенного человека. он присел и потрогал мохнатый пол, погладил спинку стула, стоящего на сцене. он ходил, сутулый, среди всех этих людей, так неспешно и с интересом и вниманием смотрел на все, и его никто не узнавал.

после спектакля е.н. рассказал, что он необыкновенный. сложный человек, который живет просто. после спектакля он любит сесть где-нибудь, курить хороший табак и беседовать, беседовать, беседовать. он прекрасно говорит.

и "вишневый сад" сегодня был безумный. и хуже, и лучше, но безумный. конечно, плакала. потом как в лихорадке - шла, шла, шла, говорила, смеялась - наверное, так бывает, когда хочется благодарить каждого за собственное счастье. дикое, ночное, без смирительной рубашки.

я сидела в кофехаузе с крошечным монологом к.м. "поздно ночью" и ела сливочную шапку мокко. шумели кофейные машины, музыка, люди разговаривали, входили и выходили; и я еще не знала, что через три часа буду так безудержно счастлива, этим мгновенным сегодня, которое скоро сотрется, "как будто и не жил вовсе". наступит день, когда все сегодня сольются в одно, а потом оно кончится.

когда появляется страх смерти - это значит, стареешь.

---

вчера на английском нас всех заставили пойти в библиотеку и взять книжки contemporary british stories с тем, чтобы мы выбрали себе по рассказу и благополучно их перевели. я выпросила было себе эксклюзивное право переводить кэтрин мэнсфилд (про нее когда-то здорово писала мьюзетт), хотя рассказ про девочку-которая-устала сильно подорвал к ней доверие, но тут увлеклась. на семинаре по "идиоту" прочла сентиментальный и поверхностный рассказ "мистер теннисон" (про который скорее можно подумать, что он написан мечтательной школьницей, а не солидным мужчиной с Опытом). а в антракте, провалившись в пыльное кресло, снесенное в бельэтаж, рассказ джейн гардэм "groundlings" - необыкновенный рассказ.

groundlings - это люди, которые в шекспировском театре стояли у сцены (а не сидели в отдалении), но я пока не соображу, как сказать это по-русски.

но речь про про времена елизаветы, а про сегодня. героиня и еще много других людей с утра занимают очередь, чтоб прорваться в театр, даже если им придется стоять. и про женщину, чуточку безумную женщину, которая всегда стояла в очереди первой. aggie batt, вот как ее звали. вот уже сорок лет, как они встречаются в этих очередях в разные театры. они редко разговаривают. и вот они стоят в очередь, чтоб попасть на премьеру "зимней сказки" - героиня тайком вышла из дома в пять утра, чтобы успеть занять место, но она все равно была лишь сорок пятая, а эгги батт была второй. расстелив свое черное покрывало, она спит на земле, прямо у кассы. нужно ли говорить, что она не просыпается.

но это чудесный рассказ о любви, о вечном удивлении, о времени, об одержимости, и о шекспире, и о несбывшихся надеждах, и о театре.

не успокоюсь, пока не переведу.

---

целую яблочный бок, растравляя себя.

к нам пришли гости и не знают, о чем со мной разговаривать, - улыбаюсь им и повторяю все, что они говорят. в другой раз мне было бы неловко, я бы прикладывала усилия и искала темы, но сегодня так все равно - меня половодье внутри, кто вынет меч из камня? кто истинный король? и все они смотрят на мои горячие улыбки так, что знаю, - простят.



а я будто сижу у реки, на песке, и мокрыми пальцами перебираю жемчуг

и, странно, чувствую себя женщиной климта

готовой принять любую позу и быть зарисованной

---

сумерки. иду домой. хорошо, что не живу в общежитии, и дома меня ждут голые стены, неработающий телевизор, английская грамматика и неоконченный перевод, - возможность уединения, где ничего и никого, ограниченная зона доступа. навстречу едет мальчик лет трех на небольшом мопеде, специально для мальчиков лет трех. вместо мотора у мопеда - папа, он идет сзади, прямо, будто проглотил палку, похожий на гигантского пингвина, и сосредоточенно дребезжит и фыркает, глядя в пространство. дальше двое мальчиков и девочка на роликах везут девочку помладше в тележке из супермаркета.

---

вчера, когда у нас рухнули все антенны, а "уроки вождения" и "розенкранц и гильденстерн мертвы" были просмотрены, я решила, что пора пересадить цветы. у меня их двое - солянум (из семейства пасленовых, попрошу заметить) и декоративный перец. они очень маленькие и, покупая их, я чувствовала, что несу к себе в дом кошек или что-то вроде: мне в три голоса советовали, как, когда и сколько кормить, и какие они нежные, но неприхотливые, и какие спокойные. и, пока в дверь звонили соседи, растерянные из-за отсутствия телевещания, по радио звучала какая-то туманная ирландская музыка, я медленно возилась с дренажем и землей, и мне было так спокойно; последнее время вообще спокойно; то, что раньше занимало мысли, теперь занимает только время - я делаю и не замечаю, делаю и забываю, делаю и не понимаю, и не хочу вспоминать.



... но все-таки, а если подумать, что это могло бы случиться, то - вот горячий лоб, упирающийся куда-то в область сердца, только ритм движения, ложного движения вот здесь, под рубашкой, и только надежда на то, чтобы это длилось бесконечно

и чтобы мы никогда не умрем

так сладко - пушинки по позвоночнику. так чувствует себя земля весной.

женщина находит блошку на платье и растирает ее в пальцах

---

театр уж полон, ложи блещут



а я, без десяти минут спектакль, еще только иду

я иду, и яблочный сок стекает в ладонь,

и я слизываю его с ладони.

я иду, меня освещают фары машин, и моя густая тень нагоняет и поглощает мою бледную тень, и снова, и снова, и когда она только появляется за спиной, эта густая тень, думаю, что это за мною, и вздрагиваю,

но не поворачиваюсь.

после таганки у меня какой-то ужасный упадок сил. вот и работай, а потом будешь ставить спектакли вроде "евгения онегина", где от актеров требуются лишь поставленный голос и интересные лица, где юная публика обсуждает: "а мне вот вообще, когда там ленский, как майкл джексон", а в газетах будут писать бездарные, косноязычные, уродливые рецензии, не имеющие к театру вообще никакого отношения. и не антреприза какая-то, а таганка. противно, грустно и противно.

актеры смеются над пушкиным, потому что знают, что публика удивится и будет вопить от восторга; и тем самым они смеются над публикой, предугадывая ее и угождая ей; снисходительно спрашивают: - ну, а "онегина" читал кто-нибудь? и лезут в зал с микрофонами.

---

кран капает, отсчитывая секунды

маковые зерна рассыпаны на столе

твое имя все равно что вода - никак не запомнить вкус



"я блуждал в игрушечной чаще

и открыл лазоревый грот...

неужели я настоящий

и действительно смерть придет?"

мандельштам

мой любимый поэт

сего дня

---

вчера показалось, что меня нет

не глупое подростковое самоощущение "никто не замечает, никому не нужен"

а просто когда твое имя исчезает из всех бумаг, из всех документов, и все эти вещественные доказательства твоего бытия в системе едингласно утверждают:

вас, девушка, нет

идите отсюда



а завтра поеду на "блошиный рынок"

---

сегодня так странно

воображаю себя айседорой дункан и танцую босая, с легкостью солнечного света

изрезала издательский каталог и обклеила блокнот для цитат

по-прежнему не ставлю знаков препинания и заглавных букв

по-прежнему верю в шекспира

---

в четверг мы ходили на "гупёшку" в рамт. идет на малой сцене, по пьесе в. сигарёва. уже в фойе навстречу нам выползли декорации - куски старого вздувшегося линолеума и кольчатые трубы. в углу на столике стоял макет спектакля. мы не читали пьесы и не знали, чего ждать.





Зал погружается в абсолютную темноту. Раздается тоненький звук - будто кто-то свистит. Раз свистнул, другой, потом длиннее, потом затянул и все протяжно, на одной ноте, как будто птица или как будто струна дрожит. Медленно светлеет. слабый звук угасает и вместе с ним замирает свет. На сцене никого нет.

Это просто обычная квартира. В глубине, за занавеской из колечек, видна входная дверь. Посередине комнаты диван и маленький столик на колесиках. В дальнем углу ножная швейная машинка, зеленая лампа. Слева от нее большой шкаф, обитый старым кожзаменителем. И стены, и пол тоже обклеены этим материалом, но все уже вздувается и отваливается. С потолка в подставленное ведро капает вода, это протекают трубы. Смотришь на такую комнатку - тесную, грязно-коричневую, бедную - и думаешь: до чего грустно. Да разве бывает, разве может быть здесь счастье?

И тут дверь открывается.

Вошедшие люди неловко переминаются с ноги на ногу и молчат. Через некоторое время мы понимаем, что они не знакомы друг с другом. Они избегают смотреть друг на друга. Мужчина одет в серый костюм и кроссовки. Женщина в тапочках, она прижимает к себе пустое мусорное ведро. Быстро, втянув голову в плечи, она проходит к железному ведру, куда капает вода, идет в ванную, чтоб вылить ее, и будто не замечает гостя. Он, наблюдая ее, готов вот-вот уйти. Им очень неловко.

Женщину зовут Тома. Она кажется наивной до нелепости. Она ходит, втянув голову в плечи, и смеется, не раскрывая рта. Как важен этот смех – она задирает голову и, прикрыв рот руками, шумно и резко дышит, вздрагивая. Это смех человека, не привыкшего смеяться, испуганного самой возможностью своего смеха.

А вот Павел. У него плотная фигура, покатые плечи. Он подошел к ней на улице, когда она выносила мусор. Он снимает кроссовки, а она, уходя за чем-нибудь на кухню, каждый раз говорит ему: - Вы только подождите, а? Не уходите.

И он не уходит. Он досадует на себя и молчит, не умея завязать беседу. Но каким чутким он оказывается: вот, например, сцена со штопором.

На столе появилась бутылка вина – это он принес. Но никак не находится штопора – Тома приносит открывашку вместо него. Она не знает, что такое штопор. Но отправляется на кухню искать.

- А он на отвертку может быть похож? – спрашивает она.

- На отвертку? – хмурится Павел. – На отвертку может!

И вот он уже взял бутылку, ждет, что сейчас она вернется и они выпьют вместе вина, но Тома приносит не штопор – она приносит шило.

И глядит на него так доверчиво, с надеждой – правильно ли я нашла, это он?

- Он? – спрашивает она.

- Это шило, - хочет уже сказать Павел, но вместо этого еще мрачнее говорит: - Он.

Берет шило и молча начинает открывать бутылку.

Сколько сразу сказано этой сценой. Ему проще открыть бутылку шилом, чем разочаровать ее, сказав правду.



(тут я делаю пока паузу.

мысли без оформления:

Бывает такая любовь – услужливая, предупредительная, боязливая и робкая, неуверенная в своей необходимости, и она, может быть, пострашнее тех бурных чувств, от которых самоубийства и все такое. Она терпеливая, но она гнетущая – такую любовь тяжело выносить тому, на кого она направлена. А себя ставит ниже всех, старается быть неприхотливой, незаметной. Она на каждом шагу подстерегает любимого. Она упреждает всякое его желание и на всякое грубое слово отвечает ему лаской и тихой покорностью. И тут уж от него, от него, как человека, зависит - поймет ли, увидит ли, что и это - любовь, которую надо беречь. Или начнет ли он нарочно унижать, словно проверяя: а это – вытерпит ли? И зная, с досадой зная, - и это вытерпит. Ему уже осточертела, он ее хуже собаки держит, а она - терпит. И любит.

И это что-то сумасшедшее, дикое, но такое реальное. Тут с самого начала - с его стороны никакой любви не было; сначала силой взял, потом - как бы из долга. У него же сколько было и есть таких. А для нее - деревенской девочки, наивной - единственный. И навсегда будет единственным. И Павел - это ничего, потому что счастливы они не были бы, а только друг друга бы измучали. Она бы волком смотрела, что от Лёни увел, а он бы и себя, и ее проклял. А это ее - хотела, чтоб поцеловали, - это в никуда направленное желание нежности, ведь от Лёни этого не дождешься. Она ему противна - вот что она для него. Он избавится хочет.

Но в последний момент, когда Павел и Тома уже уходят, уже около самых дверей, в нем все-таки просыпается собственник. "Как? Чтобы от него увели жену?" да никогда! И он забывает, что сам хотел от нее избавиться, что она ему опостылела, что он клял ее гупёшкой, которую невозможно любить, - все это он забывает, теперь он просто человек, который не хочет лишаться своего, своего собственного. Такие, как он, от того, что заполучили однажды, так легко не откажутся. И он будет держать при себе, он знает, знает, как ее удержать, привязать - не на Павла же бросаться с кулаками! нет. он падает на колени и говорит ей: - Тома! я же люблю тебя. как же ты бросишь меня?

И это, наверное, "я люблю" он говорит в первый раз.

А ей и в голову не придет задуматься - искренно ли.

Она услышала, впервые услышала - и большего не надо.

И она остается.)

---

пошла на концерт current 93

какая-то нелепая фраза

---

24.08.

здравствуй, монамур.



только что, когда я лежала на голубых больничных простынях, в окружении своих книг, ленивая и безобидная, мне вдруг опять захотелось написать. ведь за то время, пока писем не было, случилось так много. я вернулась из италии, гораздо более сдержанная, куда менее замкнутая. вошло в привычку поддерживать видимость хорошего настроения, оживленности, поверхностной наблюдательности и быть при этом внутренне сосредоточенной. очень внимательна к окружающим, когда несчастна.

но я хотела рассказать не об этом.

мне очень нравится лежать в больнице, монамур.

простая и здоровая пища, вечерний променад по пустым коридорам, залитым белесым светом, добрососедские отношения. большую часть дня можно ничего не делать. я сплю, читаю или слушаю музыку - взяла с собой гуно, орффа и кельтские песенки. белинский и голсуорси скрашивают мой досуг.

мама сказала: люди это все равно что платья, сделанные из разного материала. есть из шерсти, а есть из газа.

газовая девочка. из тех, кто живет на облаке.

но нужно уметь стоять ногами на земле и иметь здравый ум. нужно уметь поворачиваться - ведь мир стал такой быстрый. некогда переодеваться к обеду. нужно успеть, без прелюдий и церемоний. давай сделаем это по-быстрому. ибо никакого потом может не быть.

мой любимый персонаж в первой части второй трилогии о форсайтах, которая называется "современная комедия", - это бикет. упаковщик в издательстве майкла монта, будущего баронета. за кражу пяти экземпляров книжки его лишили места. после войны в стране безработица, его жена поправляется после воспаления легких. они мечтают поехать в австралию, странц синих бабочек. и бикет сделался продавцом воздушных шаров. это честный, удрученный, всегда голодный и от того полный легкости человек. и кто купил у него два воздушных шарика по три пенни в первый же день? сомс форсайт, идущий мимо. подумать только!



а белинский? боже, как он пишет о греках. "у греков родилось ваяние - с ними и умерло оно, потому что только у них совершенство человеческой фигуры могло иметь такое мировое значение. вот почему характер самой поэзии греков есть пластичность образов, так что хочется ощупать рукою этот волнистый, мраморный гекзаметр, который, излетев из уст, становится перед глазами вашими отдельною статуею или движущуеюся картиной".



сегодня такой странный день. вчера, засыпая, я не могла оторвать взгляд от репродукции фра анджелико "noli me tangere" (взяла с собой его альбом). не давала себе заснуть - все казалось, закрою глаза и что-то пропущу, важное, очень важное. сегодня что-то обрывается внутри.

дубы, ивы, клены, орешник, боярышник. не спрашиваю себя ни о чем. уединение дает мне минутную прелюдию к удовольствию и тысячу мыслей, исчезающих без следа, как камень, брошенный в воду. все суета сует - ни о чем, ни о чем, ни о чем. следует ли - и все мои восемнадцать августов, пролившихся, пронывших на одном дыхании где-то в висках, в коленях и в запястьях меркнут, исчезают перед этим, девятнадцатым, месяцем вздохов, длинных теней, призраков лодок, начинающего алеть боярышника, тропинок под ивами, липких локтей, белесых солнечных полос и луны с пятирублевую монету, месяц любовных теней и отчетливых уходов, суета и стона длиной с царапину вот здесь, где мягко.

так остро и стыдно - встретиться с собой в памяти чужого человека, где вместо ярлычка "я" будет ярлычок "она" - даже без имени, с маленькой буквы.

"из вещества того же, как и сон..."

буря.

---

сижу за столом, с краю. очень хороший, деловитый и бескомпромиссный стол. на другом краю стола лежат рядом две толстые зеленые книги. корешки их я не вижу. это просто какие-то книги. не важно, о чем они.

и вот я кладу голову на стол (он не сразу теплеет под щекой) и перед глазами только желтизна дерева и зеленые обложки и песчаные толщи страниц, и их отражения на поверхности стола, и вдалеке - нерезкие, смутные, желтые яблоки в полиэтилене.

субботнее утро. десять часов.

как трудно вести правдивый дневник. записывая что-то, вдруг подумаешь о читателях и напишешь не так, как написал бы себе самому. сделаешь какой-нибудь красивый реверанс или навалишь в кучу побольше непонятных слов.

бен джонсон, занявший все мое утро, уже в четыре иссяк, и я побежала доделывать оставшиеся дела - забирать билеты, пить шоколадное молоко и встречаться с профессором. но по дороге со мной сделался солнечный удар - и шпили сталинской высотки вдруг превратились в шпили готического собора, и все улицы вдруг опустели, и каждый шаг давался с трудом.

но профессор, профессор оказался такой замечательный. мы уже как-то сталкивались, в прямом смысле сталкивались, поднимаясь на сцену, когда был новогодний капустник - но я тогда, конечно, не знала, что буду его любить и что он учился на одном курсе с в.а.



а, да.

и еще.

одна женщина снимает книги так, что кажется, будто

сотни и сотни прижатых страниц

это русла высохших рек

снятые откуда-то с высоты

из космоса

---

dear diary

утром я три часа просыпалась и шепотом читала "евгения онегина" под одеялом, задаваясь вопросами о смысле бытия в связи непрекращающимся дыханием спящего рядом человека. дорогой бог, чего стоит мир, если никогда не почувствовать этого?

dear diary, ты знаешь в том удивительном романе кизи я больше всего люблю момент, когда вив вспоминает, как в детстве она лежала в спальном мешке с ружьем и охраняла арбузы и дыни своего дяди, глядя в небо. эти переспелые арбузы и дыни никому не были нужны и поэтому она, девочка с ружьем, созидала свою будущую жизнь - как будто играла в кукольный домик - вплоть до того, какие цветы посадит перед домом и как назовет своих детей. это уже самый конец книги. потом вив берет чужой автобусный билет и уезжает.

dear diary, потом я забежала в лит на полчаса, где мы обсуждали проблемы правды и художественности, и отправилась на "парфюмера". это совсем, совсем не похоже на книжку - кроме внешней канвы ничего нет. но как прекрасно алан рикман держиться в седле, - вот что мне действительно понравилось ))

dear diary, а потом около дока мне встретился аркадий, который тоже хотел на "психоз", но я не могла его провести и той полузнакомой девочки, которая смогла бы, тоже не было, поэтому я полезла в душные и мрачные глубины дока одна; стас был вне досягаемости и не при деле; этот пожилой фотограф втиснут в угол; я - в другой. на сцене стоял стул, который проходящие зрители сдвигали, чтоб пройти (ведь док - это просто маленькая черная комната с тремя рядами стульев вдоль одной стены), и режиссерша, бродя тут же ругалась, - нет, ну обязательно вот стул вам надо трогать, да? и еще, на зрителей, входящих с кофе, - нет, ну, если бы я знала, что это не театр, а буфет, я бы вам пирожных напекла.

в общем, сара кейн написала хорошую пьесу.

как ее понял театр из сыктывкара мы сегодня все оценили.

многие зрители не ушли только потому, что проходы между рядами и дверной проем были забиты другими зрителями.

а потом я пришла домой, выпила кофе со взбитыми сливками и снова читала вслух "евгения онегина" - уже в полный голос.



(дорогой дневник, по этой записи мне никак нельзя дать больше четырнадцати лет и тройки по литературе и русскому за последнюю четверть, да? ну ладно, я не против)

---

обедала сегодня в столовой - "артисты театра обслуживаются вне очереди", мятая бумажечка со списком блюд, написанным от руки, гнутые вилки, граненые стаканы с грушевым компотом, подавальщицы с химзавивкой дают гречку и винегрет, и еще, я думаю, там просто обязаны давать пирожное "картошку" - и это будет совсем, как тогда. смотрела на бар, который находится тут же за стеклом - кирпичные стены, увешанные простыми, цветными и черно-белыми, очень живыми фотографиями, запах кофе, сигарет и шоколада, артист б. в круглых очках, который смотрел на нас так, что не поймешь, кто на самом деле стоит с той стороны стекла, а кто с этой.

сезон еще не начался, но я ездила в рамт встречаться с профессором.

никакого профессора я не встретила. однако, он оставил письмо, где отметил мою сверхнебрежность (подчеркнуто) в орфографии и пунктуации.

в том, что касается орфографии, я сильно протестую.

в том, что касается пунктуации, - так это у меня авторские знаки.

так что вместо профессора мы рисовали газету, по двадцать раз бегали мыть кружки, ходили смотреть, как монтируют декорации, и бесцельно лежали на диване.



перед "чернобыльской молитвой" я познакомилась с пожилым фотографом, который знал сашу соколова. он сказал мне по секрету, что к юбилею виктюка будут восстанавливаться "служанки".



я сегодня такая торжественная и мне хочется говорить правду.

какие мы хрупкие, монамур.

обнимите нас.

---

а вообще я иду в рамт встречаться с профессором, а потом на "чернобыльскую молитву", и мою сумку с зеленой итальянской девочкой, у которой крона листьев вместо шевелюры, просто распирает от подарков.

---

вот мне хочется так много сказать

(про грааль - я ведь только и делаю, что думаю про грааль, про бусы, про ужасную веру павлову, про то, как иванова зовет грустного мужчину, застрявшего в дверях, ангел мой, а потом опять начинает со смехом мне выговаривать, про то, как с эстрады доносилась музыка и дверь ресторана захлопывалась навстречу, и еще миллион вещей)

но микроволновка зовет меня ужинать



и так всегда

---

пью горячее из белой чашки с жабой, горячее дымит и фыркает, тяжелый халат, носки, тапочки; снег вздымается, снег опадает.

недавно смотрела разные викторианские фотографии

там есть омнибус, а рядом - бывший кучер омнибуса, билли, которого после сорока трех лет службы уволили за то, что он ездил медленнее, чем его более молодые коллеги.

а вот продавец поддельных драгоценностей за своим прилавком, у него спокойное, хитроватое лицо - он наблюдает за двумя женщинами, они склонились над его товаром.

"я продал две дюжины обручальных колец - какие-то для забавы, другие для свадьбы, и еще много колец вместо тех, что были заложены ради выпивки, чтобы не узнали мужья"

а вот scarborough bay - шесть миль белого песка и черные, точеные, одетые тела, гуляющие или лежащие. унылые ряды кабинок для купания, дети с лопатками, дамы в полосатых платьях с зонтами, мужчины в котелках. вот няня волочет по песку хрупкую коляску с ребенком в соломенной шляпке. вот господа нанимают лодку. вот мальчик в матроске нагибается, чтоб зачерпнуть песок.

а на другой стороне - во весь разворот - ужасно личная для меня фотография. откуда мог этот фотограф в тот ясный день, на бедной, узкой улочке снять мою маму - с чужим ребенком, в незнакомой одежде, в непривычной позе; откуда он мог, откуда ты мог?

вот чарльз диккенс читает дочерям.

вот семья бедняков сидит за столом и делает кукольных птичек из черной шерсти. и мать, и отец, и три ребенка - все делают птичек, и даже ребенок на кровати рядом перебирает черные нити; стол завален материалами; и в камеру они не смотрят. на тюлевой шторе за ними уже висят гирлянды готовых игрушек. они похожи на лохмотья сажи или на вспушившихся черных мышей.

и этот проклятый холод