(...)

Пьян, пленен вами, опутан, пропитан, и пьян, пьян, что вы делаете со мной? Почему не отводите своих неподвижных глаз, в которых давно не живет женщина; почему не утрете мокрые щеки платком, запрещая мне высушить их своим дыханием: все пошло, вы устали, я никогда не узнаю, чем же, чем же, о...

Вы никогда не позволите ни притронуться к себе, ни даже ближе подойти, чем сейчас, а ведь между мной и вами ничего уже нет, ничего нет – только стекло; вы безжалостны, я уничтожен! Только стекло, старое тонкое стекло, и вы там, вы босы, вы у стены в чужом саду и в чужом платье; я знаю, кем вы станете, но вы никогда больше не будете так прекрасны. Знаю и то, как вы курите, закусив мундштук, распустив волосы и сняв башмаки, знаю и то, как вы кашляете, прижав тонкие руки к груди, знаю и то, как улыбаетесь мужчинам, что вы делаете со мной, о, что остается -

только быть тенью на окраине вашей жизни, только видеть два раза за зиму, только знать, что вы также порочны и молчаливы, только бросать к вашим ногам взгляды, полные вязких нот, сложенных вместе во имя(...)

---

Во сне я очень не хотела умирать.

Собственно, это было совсем необязательно, это должно было случиться еще только через много лет, а пока я просто сидела в коридоре под вешалкой, в какой-то старой квартире с высокими потолками и желтоватым воздухом, сидела на чьих-то ботинках и отчаянно не хотела умирать, только об этом и думала, а еще не открывалась дверь, хотя скоро нужно было выходить;

а потом пришлось ходить по воде в затопленной зале без свечей, отыскивать наощупь шкаф и ждать, пока в нем появится зеленая светящаяся штуковинка непонятного назначения, которую обязательно надо забрать так, чтоб не попасться некоему живому плотоядному плащу, парящему где-то поблизости, но ему достался мой друг; у друга была мантия и он совсем не умел ходить по воде, он все перепутал и что-то случилось; а потом я провалился в эту воду, вывалился на мощеную улицу старого города, не знавшего электричества, вывалился из лужи, снизу, и долго лежал, где-то негромко ржали лошади и голову сжимала размокшая шляпа.

Еще были троллейбусы, несуществующие дневники и долгие разговоры. Это было самое важное. Разговоры с несуществующими людьми. Только во сне получаю такую возможность; удивительно, что разум сохраняется, знаю о чем спросить, только забываю, всегда забываю, что услышала, а важно помнить каждое слово, каждый взгляд увиденный; и солнце тоже важно, которое было тогда, и весь облик - во сне четкий, сейчас расплывающийся, как залитая водою акварель.

Сегодня не так. Все помню. Только не лучше от этого, не легче, не...

(Вдобавок ко всему выспалась впервые за январь. да).

---

Горда собой необычайно. Четыре экзамена - и четыре пятерки, даже пресловутый литвед сдан сегодня, кажется, у всех после такого одно желание: под одеяло на 12 часов.

Я тоже обязательно займусь этим, только не сейчас, не сейчас; сейчас у меня Кейв над ухом, стопка книжек, раскачивающаяся на углу стола - я покупала и откладывала, предвкушая, как займусь этим потом; и потом наступило; как свободна, как спокойна - на сегодня; а как много ненаписанного, недоговоренного; как много нужно сделать еще - горда, горда собой!

хочу выгореть на солнце, чешуей обрасти и лежать сутками на светлом песке, чуть проседающим, когда уходит вода.

Очень, очень большая стопка книжек. Раньше мои любимые книги жили под кроватью. Эти не поместятся - расползутся, ищи их потом...=)

и ищу.

---

все еще ужасно тяжела, сонная, настолько, что подушка кажется приклеевшейся к щеке, и с сладким мурлыканьем дремлю в метро; сегодня с утра я забыла все слова - и звучание, и значение; забыла как говорить, и сколько ложек кладут в чашку с кофе, чтоб они растворились и у него был такой странный вязкий привкус;

сумела вспомнить только вот что: "Да". "Спасибо". И "Нет, я искусственно сузила вопрос и меня изгнали".

Первая была ответом на вопрос экзаменатора: - Вы все знаете?

Вторая жалобным писком, а он тем временем проставлял автомат во все свои ведомости, не спросив ровным счетом ничего, кроме еще одного: - А литературоведение? Не сдали?

Ответила; вышла; и все прожитые часы унижения собственным страхом остались у него. Был бы кто другой, я бы не обратила внимания, но это не кто-то другой.

Впрочем, я бы и без автомата ответила.

Очень медлительная, как неохватная белая медведица, умирающая от голода на льдине, которую уносит по серым волнам, пахнущим далекими рыбами у дна. С холодной шерстью, примерзшей ко льду, закрывающимимся глазами и обессилевшими лапами; была бы рада даже людям.

Но античную литературу все-таки сдала.

@музыка: Nick Cave & The Bad Seeds - Easy Money

---

Вишу устало на кресле, ровно половину знаю из того, что нужно знать, предаюсь созерцанию, как же мне меня жалко, прямо-таки не описать.

Тихие, тяжелые волосы, пропахшие гарью: одной из моих женщин пришлось отдаться огню, потому что мне долго снились сны, где случалось это, и рваные фразы остались от этой истории, как отрывки древнегреческих поэтов, значащие больше, чем если бы прочесть целиком; одной из моих женщин, которая была похожа на книгу и ей не пришлось стареть; одной из моих женщин.

Наверное, теперь она живет в башне, в той огромной башне, лежащей над морем на двух скалах, пустивших корни к самому сердцу земли и запеленавших его в каменный кокон; башня была такой высокой, что ей пришлось две недели подниматься на верхушку, и все равно не было видно ничего, кроме моря, по пути она отощала и выцвела, но по-прежнему пахла огнем; из окна было видно лицо луны, но оно только и знало, что молчать, где-то внизу, у самого дна шли цунами; однажды башня не выдержала: покачалась, содрогнулась и рухнула. Моей женщине пришлось переставить кровать на стену и жить дальше.

---

Все, что может случиться невовремя, случается; четырех дней не хватает, глупо было думать, что их достаточно; неприятно осознавать себя тем, чем ты являешься, еще хуже падать в чужих глазах;

и волной по голове - летняя тоска по морю, совершенно хмельная, откуда только взялась;

я не помню позапрошлого дня, только снится что-то очень хорошее,

несправедливо, наверное.

Маленьким глупым девочкам свойственны глупые чувства

Остается - надеяться.

А нужно бросить все, и я не могу, не могу; если бросаю, то не убегаю прочь, а стою и покорно жду казни, и пусть это будет один только взгляд, или один только вопрос, но на самом деле будет только молчание; и оно хуже всего.

Владеть собой.

(и лошадь на пустой улице)

Да-да, владеть собой.

Переждать.

@музыка: Gel-somina...

---

у меня полчаса времени, и столько чертовых вопросов, и честно нравится, но катастрофически не успеваю, античность, античность.

камышовые кошки, грызущие землю от болезни, и болотные ужи, не видевшие дна.

и Феллини по вечерам.

и ненаписанные письма из Непала, из Афин и с Ксироса, который облизывают седые волны, и запах моих следов на камнях.

Все письма привязаны к лапам птиц и летят на север, и снова на север, и как положено - возвращаются, сделав круг, и совы умирают от усталости у меня на руках.

Все правильно.

Немного осталось.

---

Чем больше ты знаешь, тем легче отказаться от стереотипов,

и целую зиму назад на дорожках засыпали старые листья,

девять муз и Мусагет, и вокруг голуби, голуби, которым я хотела наступить на головы,

и чем больше ты узнаешь человека,

тем сильнее,

и сильнее,

но я не поняла еще,

сейчас только кажется,

что герои книг не должны быть живыми.

---

во время экзаменов я невменяема.

переполнена и привязана за волосы к собственным ногам, так что ни вверх взглянуть, ни голову повернуть. Только книги. Только запоминать.

Слова налипли на внутреннюю поверхность зубов зелено-лилово-красным. Губы почти зашиты. Глаза открыты.

Январь невнятно-нежно-синего цвета, когда две вещи только нужны:

молчать, выкапывая себе пещеру,

и спать в ней,

просыпаясь от того, что начинает светиться снег.



***

экзамены - это бессолница,

а солнце зимой как вода.

---

С утра я не люблю холод и темные окна напротив, и резкий желтый свет, поэтому люстра увешана джинсами и носками, а я под столом - и чай, и чай и жасмин, и имбирь, и корица, и чай, и конспекты; но все равно уже ничего не успеть.

Особенно холодно коленкам и лопаткам. С волос осыпается пепел, за ушами палочки. Эти запахи вместо валерьянки, одеяла и тапочек. Ноги проваливаются в тропы из дыма, избороздившие весь город.

Так вот,

леди Никольская чудесна,

из всех, кого знаю в Лите, - лучшая;

я нарисовала кролика после конспекта своего ответа;

(и раз двадцать писала о ее глазах)

и была прервана на середине.

Иногда кажется, что это придорожная гостиница где-то высоко в горах, и сияюще-серый лес вокруг, и коридоры с выцветшим воздухом, и скрипучие полы; знакомые и незнакомые, бродящие где-то тут же тенями; все старое и любимое; и снова сны стеклянными шарами стучат по лестничным ступенькам с отколотыми краями.

Деревья царапаются ветвями в чердачную дверь.

(выдра-ыдра)

---

А еще подводит тело,

особенно ночью,

как будто мне шестьдесят пять и я утром упала на эскалаторе,

и как будто под тонкими чулками тонкая кожа, которая скоро станет землей,

и как будто теперь лишь в голове остается немного разума,

и работают только рефлексы,

как у гусеницы - поднесещь палец и она свернется колечком,

так и я ночью, под тонким одеялом,

сворачиваюсь - кажется, что-то снилось,

кажется, меня кто-то касался,

но и в голове его все меньше, и я никак не вспомню,

а может и не снилось,

ведь последний раз я видела сон в семндцать,

неужели мне может быть семнадцать,

или сорок - кажется, почти одно и то же,

и вот только глаза чуть светятся белесым и тусклым,

а руки страшно шарят вокруг и ноги - в судорогах,

и уже не нужно выходить из дома,

иначе я опять упаду на эскалаторе и его остановят,

а под одеялом становится все теплее.

---

И честно - вот стоило вчера бросить все свои конспекты, карты и учебники, вползти в старую юбку, метущую землю, увешаться трофеями, добываемыми на зачетах, и спуститься под своды Вермеля на новогодний праздник Мельницы,

стоило только потому, что кровь, кажется, застыла, когда все дружно грянули "ОДИН!" и крик ударился в сцену; я еще никогда не слышала такого, вчера впервые и не рассказать, что за сила разбилась о низкие своды Вермеля,

и просто полумрак и то маленькое, неописуемое скромно приютившееся в углу почтисчастье, и - знакомые лица, и мы почти влюблены в вас.

Стоило бросить всю учебу, потому что я все равно сдала историю древних цивилизаций. Я - страдающая патологической тупостью, забывчивостью и инфантильностью, то есть тем, что так не любит профессор Гвоздева, я - наивно отправившаяся веселиться перед самым страшным зачетом первокурсников, и сумевшая веселиться и прыгать, и петь, и танцевать, забыв обо всем, легкомысленная и тормознутая, - сдала.

На "отл".

(не сплю ли?)

Чуть в обморок не упала, выходя, честное слово.

И пока шла в кафе тоже падала куда-то вперед.

И руки так хотят, чтоб их оказалось четверо: холодных, бледных, быстрых и смелых.

И голос поднимается куда-то вверх, в туман, в прозрачную морось декабрьского утра.

Итак, осталось два зачета: практическую грамматику завтра я сдам,

а старославянский язык я прежде выучу, пусть снова за два дня и одну ночь, но выучу и сдам.

сдохнуть.

---

На самом деле это земля выскальзывает из-под ног, и лед царапает щеки, вытолкнутые языком вперед, и по векам проходят караваны тонких прозрачных верблюдов, меланхолично перебирающих ногами над частоколом ресниц, и потоки слез вырываются, захлестывают и смывают их: по щекам, по щекам, куда вдавлена льдистая крошка, и их уносит прямо в темный провал рта, и на вкус верблюды тоже - лед.

---

(sleeping alone)

И в длинных руках моего безумия крошатся мои слова, так и не прозвучавшие; пальцы его подхватываеют их извивающиеся тела у самых моих губ вместе с чешуйками обветренной кожи, с выдохами, и ссилой разламывают, и растирают в ладонях; и оно безжизненно кривится лицом, одна половина которого оплыла от сна и приснившегося, а вторая соткана из трав, что пахнут дождем и медом в сумерки, и глаза его распустились лиловыми цветами, так странно похожими на облака...



А волосы моего безумия - ветви тополей в городском парке, оно кокетливо смахивает поросль вереска с глаз, и, отвернувшись, подмуурлыкивает картинам неродившихся художников, напевающим джаз...



Мое безумие носит старые платья и с одинаковой суровостью бьет меня по лицу, или обнимает за плечи, шепча в ухо, вылизывая его змеиным языком, и кладет свои руки поверх моих, будто заново учит, как держать ручку в пальцах, как писать то, что оно поет мне своим дыханием...

---

[А если бы он вернулся опять,

Что я бы сказать могла...

- Что я ждала, я хотела ждать,

пока не умерла...]







пока не умерла.

---

А по ночам у высокого плетня

Черные лошади ждали меня.

Добрые,

Смелые,

Быстрые,

Рослые,

Черные - чтоб не увидели взрослые.

(с)



Завтра я встречаюсь. Всего час. Или больше. Но ненамного. Теперь у нас будут три города и три сердца, склеившихся паутинными нитями, которые не порвуться даже тогда, когда поезда будут грохотать по ним своими сверкающими колесами и мягкие огни семафоров не растворят этих белых сетей.

Завтра я бегом помчусь сквозь метель, которая, наверное, будет и меня будут душить и душить на скользкой плитке улиц, крича что-то неразборчивое в ухо.

Мне сейчас

спать хочется

в общем, завтра.

---

(z)

глубоко беззвучной волной



вечно-синему



как большие белые собаки



спать

снова спать

так холодно, что пальцы - лед со вмерзшими ногтями,

так холодно, что горло - лед, в который не просочится даже вода,

так холодное, что ноги - устали и ушли в тапочки, а у тапочек уши и эти уши тоже мерзнут.

реферат по истории древних цивилизаций дописан. да. да.

так бессмысленно, как будто болезнь жует и всасывает в себя внутренности, сидя под сердцем, и в открытые окна смотрят большие белые кошки, гуляющие по карнизам, и большие белые чайки, с головами, посыпанными снегом, как пеплом, кричат надо мной, и не нужно думать, что стоять на коленях приятно и странно, в них больно колет лед и непроросшая трава, если я выдержу еще полчаса, то она прорастет и тогда уже не встать, а я выдержу полчаса, и большие снежные кошки кажутся сахаром на мягких лапах и открытые окна сколько зимы сколько зеленой зимы сколько злой зеленой зимы, как большая елка, и от тоски грызу зубами ствол, пообломав ветки, пообломав зубы, черт, они же теперь все искусственные, и скоро будет новый год. да.

---

в моей прозрачной кружке с лекарством миллионы звезд и ни одна из низ никогда не упадет.

---

Когда мне станет совсем не хватать слов, не так как сейчас, не терпимо, если сквозь зубы и дикий стук сердца в горле, а невыносимо не хватать слов, если они все станут как танцующие звезды в новолуние и как небесные оси, по которым ходит земля и не только она, и если все они выйдут с кровью и криком из моего тела, как преждевременно рожденные дети, и если они все осядут пылью на парусах и снастях давно ушедших в невозвратное плавание кораблей, и если только такое случится, если мне действительно будет не хватать слов, хотя они будут все время рядом, зыбучими песками под обессиленным старым солнцем, и если мои ноги будут по колено в них, и станут уходить все глубже, глубже и глубже, вот тогда и только тогда, не раньше, ни мгновением раньше я сама стану живыми словами, я стану песком, который потечет из твоих глаз на твои руки, я стану своим голосом с невыражением обязывающим тебя записывать, что произнесу, расшифровывать невнятный хрип и вой, и стану терпеливо ждать, пока ты научишься понимать, заговоришь со мною на моем языке, а я тогда буду уже молоком, пролитым мимо кошачьей миски в большом теплом доме, и поймешь, что тебе так отчаянно не хватает коротеньких тонких и томных и темных и черных, как омут, слов.

---

Была полуслепой старухой, с иссушенным временем прекрасным лицом, настолько непроизносимом, что до сих пор не выветривается из головы, с клочьями белых волос из-под берета и суровыми губами, не дрогнувшими, когда рука поднялась махнуть; она дождалась, пока поезд уехал, отвернулась и пошла, глядя вниз, и шаги были до того робки, до того легки, что взять бы за руку, пусть и испепелит своими глазами - выцветшими, как старые фотографии, которые только и остались у нее: поезд - уехал.